День второй
Интересно, почему Пинакотеки, — подумала я. — Что за название такое странное?
Оказалось, что ничего не странное, а самое, что ни на есть логичное и правильное.
Что такое Пинакотека?
С греческого «пинакотека» переводится, как «картина» и «хранилище». Собственно, древние греки этим словом называли помещение для хранения картин. После такой расшифровки мне кажется. Что я все музеи теперь буду называть не иначе, как Пинакотеками:

Альбрехт Дюррер
Старая Пинакотека в Мюнхене — одна из самых известных галерей в мире. В ней собраны картины художников со времен Средневековья до середины XVII столетия. Грехом было бы туда не зайти, будучи в городе. А я так вообще грезила Старой Пинакотекой с того момента, как решила поехать в Германию. Там же висит одна из моих любимых картин — «Автопортрет в одежде, отделанной мехом» Альбрехта Дюррера.
Божечки мои, как я люблю эту картину! Впервые я увидела её, когда мне было пятнадцать — и всё, влюбилась до беспамятства. Я могу смотреть на это точёное лицо часами. Смотреть и чувствовать, как всё внутри меня трепещет. При этом я не могу сказать, что именно вызывает во мне подобные эмоции. Большинство моих друзей, глядя на автопортрет, пожимают плечами и бросают убийственное: «Картина как картина, ничего особенного!». Это всё равно, что услышать от лучшей подруги недоуменное в адрес своего нового парня: «И что ты в нём нашла?» А вот не знаю — просто люблю и всё!

Удивительно то, что автопортрет Дюррера оказался первой картиной, которую я увидела в Старой Пинакотеке. Он словно ждал меня и приветствовал.
— Хм, — сестра тоже удивилась этому, — а ведь мы могли начать не с этого зала, а пришли именно сюда, прямо к твоему Дюрреру.
Картина оказалась неожиданно маленькой, я представляла, что картина будет больше.
1 евро

Но я убежала вперёд и забыла рассказать о важном — каждое воскресенье в Мюнхене — музейный день и вход в ряд музеев стоит всего лишь 1 евро. В частности, во все три существующие Пинакотеки. Такой вот полезный лайфхак.
Правда, за гардероб берут 2 евро, и за камеру хранения для сумок —
/а с большими сумками и рюкзаками в залы не пускают/
ещё 2 евро (эти потом возвращаются, ибо камеры автоматические).
Меня сначала с сумкой пропустили, дескать, с женскими можно, но потом подошла женщина-охранник и визгливо, с напором сообщила, чтобы я спустилась вниз и оставила её в камере хранения. Дядечка-охранник доверительно сообщил, что за нами следят по скрытым камерам от самого входа и сумка им всем не нравится. Хосподи, что за бред, — подумала я, — что я могу сделать в музее своей несчастной сумкой, мирно висящей на плече? И учитывая ещё тот фактор, что рядом всё время крутился мой трёхлетний племянник, держа меня за руку. Уж точно на глазах у ребёнка я бы не стала учинять безобразий.
Сумку я спустилась и сдала, чтобы людям было спокойнее, но охранники от нас так и не отстали. Всё время, пока мы были в музее, они с опаской крутились вокруг нас, следя, чтобы племяш ничего не трогал
/а, надо сказать, он очень спокойный и вежливый малыш/
и чтобы сестра не подходила слишком близко к картинам
/один раз, когда она разглядывала миниатюрные мазки, ей сделали замечание — мы удивились/
А я, видимо, просто, как обычно, выглядела подозрительно, а ведь специально даже платье надела, чтобы не выделяться среди интеллигентов и аристократов:

Старая Пинакотека
Старая Пинакотека мне понравилась тем, что она относительно небольшая и выставлены в ней только картины. Не нужно переключать внимание с одного вида искусства на другое. Это очень комфортно и от музея не устаёшь:

Понравилось мне и то, как гармонично сменяют друг друга залы, окрашенные в разные цвета — спокойные, неброские и не отвлекающие внимания от созерцания картин:

Понравилась тишина и как солнце чёткими квадратами освещает пустынную лестницу, поднимающуюся к залам с картинами:

Понравилось, что перед Старой Пинакотекой раскинулась зелёная лужайка, на которой, сидя прямо на молодой траве, отдыхали люди — перекусывали, играли в бадминтон, пели песни, тихонько подыгрывая себе на гитарах или просто лежали, обнявшись и греясь на весеннем солнышке:

И, конечно же, понравилось бродить по залам, слушая гулкое эхо от собственных шагов
/и шагов охранников позади/
и разглядывать картины Леонардо да Винчи, Рафаэля, Эль Греко, Тициана других. В подлинниках. Я смотрела на них, и сама себе не верила, что я на них смотрю по-настоящему.
Обо всех картинах, конечно, не расскажешь. Расскажу и покажу лишь те, что особенно зацепили.
Мадонны
Образ Мадонны с младенцем на руках едва ли не самый центральный сюжет в живописи итальянского Возрождения. Я не назову художника, который хотя бы один раз не писал святое семейство. Было интересно посмотреть, как самые разные живописцы интерпретировали сюжет.
Все встреченные мною Мадонны в этот день были очень разными — изящные, пухлые, простые, грубоватые, высокомерные, нарядные… Но есть в них что-то, что делает их всех похожими и роднит их друг с другом.
Это безграничная нежность в глазах, с которой они смотрят на своих младенцев, кроткая полуулыбка и какое-то чувство печали, скрытое, но, тем не менее, вполне ощутимое. Будто они знают, что случится с их младенцами в будущем. Знают и смирились с судьбой.
Рембрандт Антонис ван Дейк Джованни Баззи
Тициан Рафаэль Франческо Салвиати

И какие же нежные у всех руки — длинные и тонкие пальцы, аккуратные и светлые ногти, завораживающий изгиб кистей. Мурашки по всему телу от их рук.
Падение проклятых
В зале Рубенса в Старой Пинакотеке висит его картина «Падение проклятых». Когда я её увидела, то испытала нечто невероятное, почти мистическое. Я до сих пор не понимаю, что это было.
Я остановилась перед картиной,
/она огромная — во всю стену/
некоторое время поразглядывала её и уже хотела идти дальше, как вдруг она запульсировала. Как живая. Нет. Она и была живой!
Я стояла прямо перед ней — ошарашенная, испуганная, не в силах пошевелиться и не могла отвести взгляд от переплетающихся друг с другом обнажённых тел, от кусающих их демонов, от искрящихся золотом солнечных лучей, спускающихся с небес и клубящегося огня, который закручивался и извивался внутри картины.
Картина дышала и затягивала меня всё глубже. Я уже начала слышать крики и стоны проклятых, падающих в самый ад, рычание монстров и треск огня. Мне было так страшно, что я уже чувствовала набухающие где-то в горле слёзы
/представляю, как это выглядело со стороны — будто я сумасшедшая/
— Эй, — позвал меня голос. Я встрепенулась, наконец сумев оторваться от картины. Чувство было такое, будто я вынырнула с глубины ледяного озера на поверхность — резко вернулись все звуки, тепло, свет.
— Всё нормально? — спросила меня сестра.
— Да-да, — я бросила быстрый взгляд на картину. По логике, она должна была стать обычной, но она продолжала дышать и двигаться. Мороз побежал по коже. — Посмотри на неё, мне кажется, она…пульсирует.
Сестра посмотрела на «Падение проклятых»:
— Да не, нормальная картина, тебе показалось.
Я чуть не поперхнулась, потому что в этот момент она особенно яростно полыхнула огнём.
Для меня она так и осталась живой. Я уверена, что она и сейчас двигается где-то там — в одном из залов Старой Пинакотеки. Я не знаю, что это было и почему именно с этой картиной, но с репродукциями у меня такого не повторилось:

Вот в такие моменты и понимаешь, чем отличаются подлинники от просто картинок в интернете или в книгах.
В 1959 году картину, кстати, облили кислотой. Почему тот человек это сделал, он так и не сказал. Может, он тоже увидел что-то подобное? Но оказался гораздо более нестабильным или более восприимчивым, чем я и потому решил уничтожить её? О чём только не думаешь, после подобного… видения?
После «Падения проклятых» мне уже трудно было сосредоточиться на чём-то ещё, поэтому я просто походила по залам ещё немного, не особо вдумываясь в то, что видела. Благо с Рубенсом я столкнулась уже почти под самый конец.
Я задержалась только у Босха — очень его люблю. Разглядывать детали в его работах — особенное удовольствие:

Ещё немного фотографий из Старой Пинакотеки:
Ян Госсарт “Даная” Рубенс “Страшный суд” Гвидо Рени
Фердинанд Бол Николас Пуссен
Эль Греко Жан-Марк Натье
Мюнхен: как я прорывалась в Германию
